Пока отбрасываем тень
На посторонние предметы —
Живем, свидетельствуя тем
О некоторых свойствах света.
Конечно, есть дела важней,
Но согревает только чувство,
Что изучение теней
Когда-то назовут искусством.
Санкт-Петербург, 8 X 1996
Быть может, просто нужен дом:
Откроешь дверь, звеня ключами,
Нальешь воды, согреешь чаю —
И незаметно за окном
Наступит вечер. Он тебе
Оставит мелочь прежних шансов:
Мечтать на грани сна и транса,
Гадать по трещинам в судьбе,
Смотреть, как вьется синий снег
Под песню, что придумал ветер,
И забывать, что ты на свете
Один. Что ты счастливей всех.
Быть может, просто нужен дом,
Как вариант для продолженья,
Где так легко поймать движенье
Души, давно покрытой льдом,
И на ночь, дров подбросив в печь,
Искать по справочнику Данте
Места, сценарии и даты
Для будущих случайных встреч.
ноябрь 1995
В собачьем взгляде — блеск людских столетий,
Застывший неподвижно, как смола:
Так лишние слова, сгущаясь в лай,
Ведут глаголы в сумрак междометий.
Любитель тьмы, зачем ты жил на свете
И шел по кругу в поисках угла?
По дереву, сгоревшему дотла,
Не постучишь — да есть ли толк в примете...
Свободный, как бездомная собака,
Ищи ответ на пройденный вопрос,
Не принимая прошлого всерьез
Ни ради света, ни во имя мрака:
Ведь лучше правда раскаленных звезд,
Чем ложь холодных знаков зодиака.
Страницы вечерних газет кричат о победе
в Троянской войне. Огни мегаполиса меркнут,
сливаясь со звездами, будто в гигантской рекламе,
и в них не узнать Ориона, Медведиц, Плеяды,
дорогу домой. Когда-то мой штурман, из геев,
смеялся: мол, ориентация — это другое.
Теперь я согласен: в пыльных компьютерных дебрях
пустых новостроек, где стынут горючие слезы
бензина на черном асфальте, вижу: из дома
я не уходил. Нелепо навязывать рифмы
тому, что в бутылке — вино ли, дневник, завещанье...
Пытаясь припомнить развязки античных трагедий,
больной, одинокий, слушаю песню сирены
пожарной процессии: где-то случилась беда.
Ю.К.
Набросить шкуру — и домой:
Московский волк тебе товарищ.
Лови момент! Очередной
Случайной женщине подаришь.
К чему уловок сеть плести,
И слепо следовать советам,
Когда открыты все пути
В отместку волчьему билету?
Беги — впервые — как всегда:
Ты был ручным, но сколько можно
Завидовать чужим следам!
Из города — по бездорожью,
Из раззолоченной тюрьмы —
К просторам без любви и боли...
Ведь, сколько сердце не корми,
Оно все в лес глядит. На волю.
Разглядывать ли стертые подошвы,
Досадуя на качество дорог,
Шутить ли днем с огнем, а ночью — с ложью
О верстах, сверстанных по восемь строк,
Молчать в свой час, но вдруг проговориться
Во сне — о том ли целом, что в глазах
Так странно расплывается, двоится
Двоичным кодом «можно» и «нельзя»,
Молиться ли пластмассовому богу,
Как будто весь наш бред — один ответ,
Седьмой водой смывая понемногу
Сухую горечь предыдущих бед,
Глядеть с надеждой в зеркальце пустое,
Толкаться в дверь плечом, играть ключом —
Но знать, что лучшей жизни не достоин,
И на бессмертие не обречен.
Слово, говорят, не воробей —
Что же ты нахохлился, приятель?
Видишь — выпал снег. И он светлей
Всех известных нам противоядий.
Не лети, старик, на компромисс,
Но и на рожон не лезь, поскольку,
Если станет холоден карниз,
Мы под крышу спрячемся — и только.
Мир стрельбою пушечной привык
Ускорять решение вопросов,
Ну а нам с тобою — чик-чирик:
Каждый, значит, сам себе философ.
Так не клюй промерзшую судьбу:
Сколько дров к зиме ни наломаешь —
Всё не впрок. А жизнь, как дым, в трубу
Вылетит, мелькнет — и не поймаешь.
Не быть —
единственный постскриптум,
подчеркнутый в самой природе —
зимой и ночью. Двери скрипнут:
еще один поэт уходит.
К чему рыдать, ломая руки?
Теперь уже не разобраться
в последних репликах разлуки
среди бездарных декораций.
Весь мир, каким он был и не был,
воспоминанием оставит
лишь серый снег под серым небом,
и мокрый воздух над мостами,
и неприкаянное братство,
где каждый брат — один на свете
хранитель устного богатства
небрежно брошенных на ветер
стихов, готовых прочь умчаться,
где их ничто не потревожит,
где так светло, так безучастно,
как только в будущем и может
быть.
январь 1996
Мысли
Уж не удержать
Тесными клетками памяти
Они рвутся прочь
На свободу
Несут в беспредельное небо
Каждая свою
песню
Кто
Способен различить в этом хоре
Мелодию
моей
души?
В жизнь вступает уже поколение наших детей —
это значит, наш поезд уходит, уходит, уходит...
Так бывает в железнодорожно-логичной природе:
начиная с июля, становятся ночи длинней,
дни — короче. Короче — темнеет. Привычные дива
полусонных пейзажей и крыши чужих городов
пролетают за окнами спутником жизни — и вновь
оставляют зрачку только сизый туман перспективы,
так похожий на дым сигареты.
— Наш мир состоит
из отдельных частей, словно ваза, упавшая на пол,
и спасая цветы, мы не видим сверкающих капель
настоящего времени, черпая силы в своих
непролившихся днях. И все мельче остаток надежды,
а технический спирт разъедает цветы и сердца,
да грохочут вагоны по стрелкам часов, но конца
мы как будто не знаем и знать не хотим, неизбежно
говоря о другом: о погоде, цветах, поездах,
чтобы солью земли не тревожить открытую рану,
многословием дней растворяем попытку обмана,
заглушая привычно — уж если не совесть, то страх.